02.04.2021

Галина Юзефович: «Я занимаюсь делом, которое бесконечно сильно люблю»

Галина Юзефович, российский литературный критик, профессор бизнес-школы «Сколково», преподаватель Высшей школы экономики

Книжные рекомендации Галины Юзефович давно стали не только надежным ориентиром в современном литературном пространстве, но и своего рода знаком качества: значит на книгу стоит обратить внимание, ее нужно прочесть!

Юзефович глубоко погружена в литературный контекст, она подобно рыбе-лоцману ищет и достает со дна морского удивительные книжные жемчужины, увлеченно и страстно о них рассказывает миру. Она способна очаровывать, влюблять, видеть удивительное в книгах, размышлять о них и для каждой аудитории находить свою интонацию, свой подход: для «Вечернего Урганта» – весело и с юмором.

Галина Леонидовна многолика. Она – один из самых известных литературных критиков, программы «Вечерний Ургант», профессор бизнес-школы «Сколково», преподаватель Высшей школы экономики. И автор книг «Удивительные приключения рыбы-лоцмана», «О чем говорят бестселлеры» и «Таинственная карта». Все эти амплуа – свидетельства единой сущности: большой любви к выбранному делу – профессиональному чтению и размышлению о книгах.

Рубрику ведет Светлана Зорина, главный редактор журнала «Книжная индустрия»

Последнее поколение книжного шкафа

— Как формировалась Галина Юзефович как читатель? Конечно же, это интеллигентная писательская среда вашей семьи…

— Когда я росла, мои родители не были писателями, это важное уточнение. Папа – школьный учитель, все мое детство и большую часть моей юности он работал в школе, преподавал историю. Мама была журналисткой; когда мы жили в Перми, она работала в городской газете. В мире моего детства родители, конечно же, не были никакими литераторами, они были нормальной советской интеллигенцией.

— Главное, что это была книжная среда.

— Мне кажется, что мы с вами примерно одного возраста и относимся к тому последнему поколению людей, которых в прямом смысле слова вырастил книжный шкаф. Думаю, что это такая универсальная особенность всех людей, скажем, 40+, которые выросли в советское время. Ну а какие, собственно говоря, у нас имелись способы развлечь себя? Понятно, что у детей было гораздо больше физической свободы, то есть мы могли прыгать по гаражам, гулять во дворе, скакать с резиночкой, но все остальное-то время безальтернативно посвящалось книгам. Мы читали в некотором смысле не от хорошей жизни – чтение было главной формой этой самой жизни, в некотором смысле ее паллиативом.

Мои родители – гуманитарная интеллигенция, у нас в доме было довольно много книг, а остальные давали друзья и знакомые. Понятно, что книги заполняли весь мой мир, они формировали основу всего моего существования. Книжные воспоминания у меня очень часто предваряют воспоминания жизненные.

— Какие книги оказались самими-самыми важными в детстве?

— Это длинный континуум, который начинается с книжек-картинок Сутеева и заканчивается условно русской и мировой классикой. Сутеев – совершенно, на мой взгляд, великий художник и писатель. Все эти его истории про мешок яблок, «Под грибом», «Кто сказал мяу», «Разные колеса» – безусловно формирующие, из которых потом постепенно прорастают сказки и рассказы Льва Толстого («Акула» и «Шляпа» – сильнейшие эмоциональные переживания моего детства и, думаю, не только моего). Потом «Буратино», «Три толстяка» – тоже такая советская золотая классика. Постепенно добавлялась переводная классика: «Питер Пэн» в переводе Демуровой и с иллюстрациями Конашевича, «Маугли» с иллюстрациями Митурича. Советская детская книжная иллюстрация – это, конечно, было совершенно потрясающее явление, абсолютно самобытное. Конечно, в мой детский список добавляется «Робинзон Крузо», горячо мною любимый «Винни Пух» с прекрасными иллюстрациями Калиновского… Видите, я говорю про тексты, но тексты для меня неотделимы от картинок.

«Остров сокровищ» – одна из главных книг в моей жизни: это тот редкий случай, когда книга вообще не устарела, ее можно читать сегодня. Стивенсон очень хорошо понимал про экшн, у него всегда короткие и увлекательные главы, в каждой есть и завязка, и кульминация, и развязка. Постепенно в круге чтения появлялись совершенно недетские книги – мы все читали Стендаля в 12 лет, «Мадам Бовари» в 13.

Мы жили в таком абсолютно перемешанном контексте. «Хаджи-Мурата» я прочитала в 9 лет, и до сих пор это одна из моих любимых книг Толстого. Но я понимаю, что в 9 ее читаешь не так, как в 12, в 12 – не так, как в 18, и точно не так, как в 40.

Очень важную роль в моей жизни сыграла советская детская историческая повесть – прекрасный жанр, о котором я мечтаю когда-нибудь написать поподробнее. Это Ольга Гурьян «Ивашка бежит за конем», это потрясающие исторические повести Любови Воронковой, которые я обожаю и считаю, что они очень недооценены. Это эмоционально наполненные, увлекательные пересказы из Геродота, потрясающий Александр Немировский и его книга «Белые, голубые и собака Никс». Это и гениальные романы Александра Говорова «Последние Каролинги» и Зинаиды Шишовой «Джек-Соломинка».

В общем, это было такое окружающее тебя со всех сторон, слабо расчлененное и очень дружественное море литературы.

— Собственно, поэтому выбор историко-филологического факультета РГГУ был абсолютно естественен и закономерен?

— Даже не было выбора как такового – было продолжение той же самой жизненной траектории.

— Вы планировали защитить диссертацию, но не сложилось?

— Целых две диссертации, если уж совсем начистоту. С первой у меня была какое-то внутреннее оправдание, что у меня нет на нее времени и ресурсов. Конец 90-х, мне нужно было зарабатывать деньги. Но сейчас, по прошествии большого количества лет, я понимаю, что у меня на самом деле не очень академический темперамент. Мне интересно что-либо раскопать, узнать, а потом с этими своими находками бегать и кричать: «Ой, посмотрите, как классно, как интересно!» Упаковать в серьезную академическую форму – это для меня большая и, как я теперь понимаю, не очень органическая нагрузка. Я как в известном анекдоте: не настоящий сварщик. Я не настоящий исследователь, конечно, а скорее исследователь для себя, а потом популяризатор и рассказчик историй.

Рыба-лоцман в поисках книжных жемчужин

— Галина Юзефович – литературный критик, обозреватель, преподаватель, автор книг. А какая из этих ипостасей вам ближе, дороже?

— Я бы не сказала, что это много разных ипостасей. На самом деле это все одно и то же. Есть некоторая сердцевина – я очень много читаю и мне интересно про это говорить и думать разными способами. Про это можно говорить в режиме относительно серьезной критики можно говорить с университетской кафедры в традиционном университете, а можно – совсем по-другому, как в бизнес-школе «Сколково». Нет, конечно, я ничего не понимаю про бизнес, я занимаюсь все тем же самым, но в данном случае оно называется модным словом soft-skills – навыки не специальные, а в широком смысле гуманитарные. В «Вечернем Урганте» я делаю все то же самое, те же самые книжки, только это чуть-чуть другая манера, формат подачи. Одно дело, когда у тебя есть 6000 знаков, чтобы сказать то, что ты хочешь, и совсем другое – когда у тебя только 7 минут эфира.

Все это, по сути, одно и то же, и нельзя сказать, что из этого я люблю больше. В силу каких-то персональных особенностей я в наибольшей степени дорожу своими преподавательскими занятиями. Мне кажется, что это самая полезная, богоугодная, обогащающая душу деятельность. Когда я предстану перед апостолом Петром или любым другим, заведующим допуском в загробную жизнь, и меня спросят, что хорошего ты сделала, я, конечно, назову прочитанные лекции, выпущенных студентов и любимых дипломников. Это наиболее эмоционально значимая часть моей личности. Но источники всего, что я делаю, в моем чтении, в размышлениях о чтении, в наблюдении за чтением как социальным процессом и так далее.

Когда я предстану перед апостолом Петром … я, конечно, назову прочитанные лекции, выпущенных студентов и любимых дипломников.

Светлана Зорина и Галина Юзефович во время съемки интервью в Литклубе ТВ

Светлана Зорина и Галина Юзефович во время съемки интервью в Литклубе ТВ

— Галина, как меняется литературная критика сегодня? Как вы выбираете книги для своего чтения и рекомендаций?

— Сегодня в значительной степени любая критика – рекомендательная. Это то, с чем нужно смириться: все люди, читающие литературно-критические заметки, хотят узнать новые называния и имена. В большинстве случаев они не читали того, о чем я рассказываю. Можно занять высокомерную позицию и сказать: «Я разговариваю только с просвещенными, с теми, кто все прочитал и им интересны мои мысли, наложенные, так сказать, поверх прочитанного». Но это будет избыточно аристократическая, на мой вкус, позиция. И тем не менее рекомендация не является моей главной внутренней задачей. Мне интересно подумать про книгу: как и почему она устроена, почему она такая, грубо говоря, «что хотел сказать автор»? Понятно, что автор умер и что он хотел сказать нам, уже совершенно не важно, даже если автор жив-живехонек. Я скорее думаю про книгу, как про элемент широкого социокультурного контекста, мне интересно понять, почему книга возникает, почему она оказывается важна и заметна, как она в свою очередь влияет на жизнь вокруг, какие люди ее читают.

Что касается отбора книг – это невидимая половина работы критика. Конечно, я читаю гораздо большее количество книг, чем говорю публично. Читаю книги на разную глубину, какие-то могу начать и бросить, какие-то дочитываю до конца и понимаю, что сказать мне по их поводу нечего. Выбор – это половина работы, которая находится ниже ватерлинии, ее никто не видит. Техника же этого выбора, думаю, довольно очевидная: я подписана на все издательские рассылки, издатели присылают мне информацию о тех книгах, которые у них готовятся. Поскольку крупные издательства не могут оповещать обо всех выходящих книгах, я также пользуюсь сайтом LiveLib, где собираются анонсы — в том числе тех книг, которые издательства не собираются продвигать широко. Читаю зарубежную критику, чтобы быть в курсе того, что вообще нас ожидает. Российских коллег, разумеется, тоже читаю постоянно – и с неизменной благодарностью. Из всего этого выбираю то, что мне кажется интересным посмотреть, пишу издателю: «Дорогой издатель, пришли, пожалуйста, мне PDF своей книжки». (Я читаю только в электронном виде.) После этого произвожу свой отбор.

У меня есть две внутренние установки: я хочу находить и приносить своим читателям новое, такое, что они без меня не найдут или проглядят; и я хочу рефлексировать, осмысливать важное, громкое, заметное всем. Понятно, что новый роман Виктора Олеговича Пелевина – это всегда событие в рамках русской литературы. Он может быть ужасно неудачным, это может быть не роман, а сборник, он может быть каким-то странным и непонятным, но это некий феномен – даже не строго литературный, а социально-культурный. Конечно, трудно найти добрые слова для каких-нибудь «50 оттенков серого», но это роман, который на два года становится невероятно популярен и обсуждаем. Соответственно, если мне интересно бытование книги в социуме, то я не могу мимо него пройти.

Выбирая книги, я держу в голове эти две задачи: найти что-то нетривиальное и не пропустить важное, ожидаемое, громкое, то, что будет у всех на слуху и все прочтут без меня. Понятно, что в этом месте рекомендательная функция минимальна: ну что я буду рекомендовать, например новую книгу Исигуро, писателя с мировым именем, нобелевского лауреата?.. Но подумать про него, поговорить про него мне важно. Но не менее важно нырнуть в непроницаемые обычным читательским взглядом глубины, вынырнуть с жемчужиной во рту и сложить ее в горку жемчужин.

Я хочу находить и приносить своим читателям новое, такое, что они без меня не найдут или проглядят; и я хочу рефлексировать, осмысливать важное, громкое, заметное всем.

— Как раз мой следующий вопрос – про эти жемчужины. Какие российские книги первых 20 лет нового тысячелетия стали самыми важными для вас?

— Ну вы и спросили! Очень сложно ответить на этот вопрос, потому что одна из главных профессиональных особенностей литературного критика и вообще любого человека – некоторая впечатлительность и способность очаровываться, влюбляться, видеть что-то удивительное в новых объектах – это важнейшая профессиональная характеристика. В тот момент, когда ты ее теряешь, ты дисквалифицирован. Если тебе все не нравится, если ты не способен загореться – значит, ты выгорел, пойди и займись чем-нибудь другим.

— Ну, по-моему, это не про вас…

— Это не про меня сейчас, но я могу представить, что такой момент наступит, и тогда пойду читать лекции в университет уже fulltime, меня там такая позиция ждет. Брошу все остальное, буду только детей учить.

Мне очень сложно выбирать, потому что в каждый новый год у меня свои любимые вещи, какие-то очень для меня дорогие. Я бесконечно восхищаюсь романом Владимира Медведева «Заххок» – это один из важнейших русских романов даже не 20, а последних 50 лет. Очень люблю «Хоровод воды» и «Калейдоскоп» Сергея Кузнецова – тоже, на мой взгляд, очень недооцененный прозаик. Это, конечно, «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова – он появился очень вовремя для меня лично, в тот момент, когда у меня проявились первые признаки профессионального выгорания; этот роман как-то на меня очень оздоравливающе подействовал.

Я огромный поклонник двух «северных» романов Александра Григоренко – и «Мэбета», который, на мой взгляд, вообще бриллиантовый шедевр, и «Ильгета». В прошлом году на меня произвела огромное впечатление книга Аллы Горбуновой «Конец света, моя любовь». Это сборник рассказов, очень современный, эмоционально наполненный и интеллектуально выстроенный – редкое сочетание, когда чувствуешь одновременно и вопль души, и в то же время мощнейший интеллект.

Я очень люблю роман Ксении Букши «Открывается внутрь». Ксения довольно неровный автор, почти все остальное, что она пишет, я не очень люблю, но вот это какой-то удивительный образчик потрясающей писательской эмпатии, когда человек не просто пишет о чем-то, а фактически создает новый мир, наполняет его живым теплым чувством.

Конечно, никакой разговор о литературе XXI века не будет полным без упоминания «Дома, в котором…» Мариам Петросян. Абсолютно невероятная вещь, сколько времени прошло, но я все не могу объяснить этот роман даже себе: страннейшая, очень несовершенная, корявая во многих местах вещь – и просто чистая магия, разлитая в буквы.

Очень люблю Алексея Иванова, может быть, чуть в меньшей степени его последние вещи, потому что они все больше коммерческие – по-хорошему, по-умному коммерческие, но тем не менее. В моем сердце, конечно, больше отзываются его ранние вещи: «Сердце пармы», «Золото бунта», «Блуда и МУДО» – важнейшие тексты и, на мой взгляд, тоже одна из вершин русской прозы XXI века.

У Водолазкина по-настоящему люблю только «Лавра», а все остальное – это вещи, в которых я вижу достоинства, но, на мой взгляд, все-таки это немножко другая лига. Но все равно это книги умные, талантливые, с выраженной волшебной интонацией.

Бесконечно восхищаюсь малой прозой Захара Прилепина, он величайший мастер рассказа. Самая известная его книга «Обитель» – хороший роман, в котором я тем не менее вижу много недостатков, много дробности. В рассказах же Прилепин поднимается до шукшинского уровня, в них присутствует удивительная филигранная тонкость.

Я страстный поклонник романа Дмитрия Быкова* «Июнь», не всю его прозу люблю одинаково сильно, но «Июнь», на мой взгляд, – потрясающий текст, очень гармонично выстроенный, очень мощный и на чисто повествовательном, и на концептуальном уровне.

— А Людмила Улицкая**?

— Улицкая** и Яхина – нет. Опять же, я понимаю ценность, вижу достоинства, но в мой персональный пантеон они, конечно, не войдут. Еще надо обязательно упомянуть «Рассказы» Натальи Мещаниновой. Ее многие знают как режиссера и сценариста, а сборник рассказов —– это одно из самых сильных эмоциональных художественных переживаний в моей читательской биографии.

Я огромный поклонник таланта Марии Галиной, очень люблю ее «Автохтонов» и «Медведки». Но опять же, особенно ценны для меня ее рассказы.

— Александр Блок писал, что «всякий читатель, особенно русский, всегда ждет от литературы указаний жизненного пути». Меняются времена, меняются нравы, и сегодня эстетика оказалась важнее этики, а форма важнее сущности. Какие тенденции в современной российской литературе вы отмечаете?

— Это не только русская специфика, это было абсолютно верно для всего XIX века и первой половины XX века, когда литература была паллиативом жизни. Сейчас я начитываю аудиокнигу моего любимого писателя Владимира Короленко «История моего современника». Действие происходит в 70-е годы XIX века. И вот там он пишет примерно следующее: куда бы ты ни приехал, дорогой читатель, на просторах нашей бескрайней родины ты увидишь, что хорошие, честные люди, которые не берут взяток и хотят чего-то лучшего для окружающих, – все они фанаты Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Писарева, то есть фанаты литературных критиков. Это люди, для которых литература и литературная критика являются таким указующим перстом «туда ходи, сюда не ходи». Конечно, это было связано с тем, что литература была главным медиа, и в первую очередь это касается художественной литературы. И как медиа она выполняла в первую очередь этическую, воспитательную функцию – она указывала путь.

Сегодня литература больше эту функцию не выполняет. В сущности, литература больше не является не просто главным медиа, а вообще медиа. Хорошо это или плохо, но литература перешла в совершенно другое агрегатное состояние. Литература сегодня – это по большому счету форма изящного интеллектуального досуга. Мы читаем не для того, чтобы узнать, куда нам идти, не для того, чтобы понять, что болит у человека. Мы читаем для каких-то совершенно других целей и задач. Это означает, что этически указующая форма литературы сегодня в значительной степени схлопнулась. От литературы мы в большей степени ждем бесхитростного развлечения, нежели этического императива. Литература не измельчала, читатель не поглупел, но появились другие медийные каналы – более пластичные и динамичные, более универсальные, которые легче добираются до читательского сердца. За литературой зафиксировались другие функции, другие свойства.

Литература сегодня – это по большому счету форма изящного интеллектуального досуга.

— Кстати, эту тенденцию очень верно подметил еще в начале XXI века Андре Шиффрин в своей книге «Легко ли быть издателем». Но он говорит об этом с негативным оттенком, он грустит о том, что литература стала придатком медиаиндустрии.

— Я очень понимаю скорбь Шиффрина. Но, во-первых, он человек другого поколения, он еще застал величие литературы – грубо говоря, в качестве большого, влиятельного медиа она умирала у него на руках. Я же появилась в литературном пространстве, когда она уже по большому счету умерла.

Некоторые мои коллеги заняты бесконечным оплакиванием: и роли литературы, и роли критика, и роли читателя. Это понятная респектабельная функция – сидишь и плачешь. Я бы сказала, что это свойство темперамента, но я очень позитивна, иначе не выживу, поэтому не могу оплакивать. У меня тоже иногда очень щемит сердечко от того, где мы были и куда попали, но в этой ситуации тоже есть определенная свобода. В незначительности есть и свобода. Помните, у Оруэлла пролы и животные свободны? Вот в некоторым смысле литература перестала быть партийцем, она стала пролом и животным, и поэтому свободна.

Полный текст интервью опубликован в журнале «Книжная индустрия», № 3, апрель, 2021. Вы можете оформить подписку на журнал по ссылке.

Фотографии © Ольга Паволга

* признан Министерством юстиции РФ выполняющим функции иностранного агента

**Людмила Евгеньевна Улицкая признана Минюстом РФ выполняющим функции иностранного агента


Еще новости / Назад к новостям


Forum with id 4 is not found.