31.01.2021

Евгений Сидоров: «Никто не судья в своем деле»

Евгений Юрьевич Сидоров, литературный критик, общественный и государственный деятель, профессор Литературного института имени А. М. Горького, Первый секретарь Союза писателей Москвы

Шесть лет на посту министра культуры, четыре года – посол России при ЮНЕСКО, ректор и профессор Литературного института им. Горького, первый секретарь Союза писателей Москвы, известный литературный критик. Кажется, что все новые должности и назначения давались Евгению Юрьевичу Сидорову удивительно легко. И он всегда на своем месте, ему удавалось делать много добрых и полезных дел для российской культуры. В это непростое время пандемии мне посчастливилось побывать в гостях у Евгения Юрьевича и расспросить его о важных моментах жизни, друзьях и духовных наставниках, о современной литературе и роли писателя в обществе. Из этих фрагментов памяти проступает очень интересная и многогранная личность, человек культуры и широчайшего кругозора.

Рубрику ведет Светлана Зорина, главный редактор журнала "Книжная индустрия"

– Евгений Юрьевич, вы родились в семье юристов, получили юридическое образование. Но, кажется, с детства интерес к литературе доминировал? Почему все-таки пошли учиться на юриста?

– Я об этом уже писал. Закончил школу в 1955 году, тогда был очень модным факультет журналистики МГУ, он отпочковался от филологического факультета. Был безумный конкурс. На экзамене по географии не смог объяснить, как образуются пассаты и муссоны, до сих пор не знаю. Получил тройку и не поступил. Был я в те годы юношей довольно самоуверенным, считал, что все могу, и вдруг меня не приняли. Пошел на обувную фабрику стаж зарабатывать.

Однако помог спорт. Играл в баскетбольной юношеской команде ЦСКА. А на юридическом факультете была сильная спортивная команда. Меня уговорили, и в МГУ, можно сказать, «внесли на руках» как спортсмена. Другой поддержки не было. Ведь я с четырнадцати лет жил один. Мама умерла, а отец вынужденно жил на Урале. Так я унаследовал семейную традицию: юристами были отец и мать. Не жалею, что получил юридическое образование.

– Музыка и стихи сопровождают вашу жизнь: вы учились в музыкальной школе, в 6-м классе танцевали вальс, полонез, мазурку!

– Да, книги и музыка со мной всегда. В нашем доме все играли на фортепиано. Я танцевал вальс с 6-го класса и в правую, и в левую сторону.

В студенческие годы любил джаз. Довольно хорошо знаю классическую музыку. Довелось заниматься и музыкальной журналистикой, писал о третьем конкурсе Чайковского. Это был 1966 год. В то время я работал ответственным секретарем пресс-центра конкурса Чайковского, брал интервью у мировых звезд и писал авторскую музыкальную колонку в «Литературной газете». Председателем конкурса был Дмитрий Шостакович, – у меня хранится его письмо, в котором он просит откомандировать меня из газеты на три недели на конкурс Чайковского.

Если говорить про стихи – то это Блок в первую очередь. Помню мамин томик стихов Блока, со старым правописанием, с ятями. У нас всегда была большая библиотека. И сейчас у меня тысячи томов, многие книги с автографами. Не знаю, что с ними будет, когда я уйду, кому это все достанется...

Стихи (для себя) писал всегда, сколько себя помню, сейчас перешел на шутливые эпиграммы друзьям.

– А как литература стала главным делом жизни?

– В литературной среде я оказался рано, но начинал как кинокритик. Однажды мой друг Стасик Лесневский буквально за руку привел меня в журнал «Юность». Там я стал заведовать отделом критики. Проработал пять лет. Вообще я с юности был знаком со многими «шестидесятниками».

– Кажется, вам удивительно легко все давалось. И везде вы были на своем месте: шесть лет министром культуры, четыре года – постоянным послом России при ЮНЕСКО. Как вы думаете, оглядываясь назад, почему такая успешная карьера?

– Не знаю. Вы можете мне поверить (это смешно, уже жизнь прошелестела) – у меня никогда не было никаких влиятельных покровителей. Полагаю, обо мне думали так: «Вроде с либеральными наклонностями, но не подведет, все-таки он – молодой коммунист, государственник». Понимаете, ни правый, ни левый, а какая-то нормальная середина. Как Солженицын когда-то разумно писал о том, что в России самая главная беда – «действие по краям». А необходима норма, только норма держит человека, делает его свободным и неангажированным. «По краям» – это бомба, демонстрация. Видимо, должно быть чувство равновесия, но никогда никакого предательства. Есть нравственные нормы, перешагнуть которые человек не должен и не может, есть Евангелие.

Не обязательно ходить в церковь, но Евангелие – великая книга, там все есть. А если добавить Екклесиаста, то надо жить, как там сказано! Хотя, конечно, все непросто, ты всегда стоишь перед выбором.

– Особенно непросто во власти – власть многих портит. Но, кажется, это не про вас?..

– Власть лучше никого не делает, но в то же время дает возможность делать хорошее, если захочешь.

– В 1992 году вы стали министром культуры и начали спасать русскую провинцию, музеи, библиотеки…

– Тогда действительно в правительстве было много проблем, всем было не до культуры. Но пришлось активно поддерживать музеи, библиотеки, культуру русской провинции. Все разваливалось, денег не было. Вот я и обратился в провинции к «полуолигархам», играя на местном патриотизме. Стимулировал их, чтобы они не рвались, как Растиньяк, покорять Париж, а у себя, скажем, на нефтяные деньги помогали музеям, приобретали картины, поддерживали театры.

Тогда удалось кое-что сделать. С какой теплотой я вспоминаю наших дивных женщин, особенно в провинции, – библиотекари, музейщики, на нищенской зарплате и так преданы своему делу! Мне вообще очень дорога русская провинция. Казалось бы, я – столичный мальчик, пижон, фраер, за границу всегда ездил. Но эта моя работа министром культуры, в том числе в провинции, была большой радостью!

Посол России в Юнеско

Посол России в Юнеско

– Евгений Юрьевич, что удалось сделать? Ведь все привыкли судить по делам.

– Знаете, я как выпускник юридического факультета на всю жизнь запомнил латинскую формулу – Nemo judex in propria causa («Никто не судья в собственном деле»). Могу только перечислять факты. Впрочем, я о многом написал, в том числе и о том, как мы не дали разрушить или приватизировать библиотеки, высшие и средние учебные заведения искусств, театры, музеи. Потом, когда меня выбрали депутатом в Госдуму от Тулы, мы сохранили «Ясную Поляну» от тех, кто пытался там строить личные коттеджи. В «Ясную Поляну» снова пришли Толстые, туда стали приезжать потомки (а их в мире более ста человек). Некоторые до сих пор пишут: «Спасибо за Ясную Поляну». Великое заповедное место, отличный музей, известная международная литературная премия. Так же удалось сменить слабое руководство Эрмитажа, есенинского Константинова, других заповедных мест, памятных русскому сердцу.

Мы сумели вернуть людям, миру плененное после войны и замурованное на полвека в секретных запасниках великое искусство: золото Шлимана, графические коллекции Кёнигса и Бременского музея, картины Эль Греко, Дега, Ренуара, Гойи и многое другое.

Так сошлись звезды. Я знал, чем занимаюсь. И знал лучших людей в отечественной культуре. Опирался на них. И у меня были подобранные мной хорошие помощники. И мне не мешали. Не до культуры тогда было высшей власти! Мы порой ошибались, но честно стремились сохранить основы, фундамент в рваное неверное время. Мы не столько развивали, сколько сохраняли и защищали.

– А вот книжные магазины не удалось спасти от приватизации и сохранить. В итоге в современной России катастрофически малое количество книжных магазинов...

– Книжные магазины ни тогда, ни сейчас не относились к Министерству культуры.

– Еще моя боль как издателя в том, что многие хорошие книги, напечатанные в регионах крошечными тиражами, не находят своего читателя. Лучшие книги, сокровища русской культуры выходят в российской провинции. И эти издания мы можем видеть в основном на книжных выставках и в некоторых библиотеках…

– Светлана, дорогая, объясните мне, почему я приезжаю в какой-нибудь заштатный город США – и там несколько книжных магазинов? А во Франции книги еще и на русском. Объясните мне, почему?

– Потому что там – это часть государственной культурной политики. У книжных магазинов, как правило, есть преференции по аренде, выдаются субсидии на развитие бизнеса.

– Ну во Франции книгоиздательство и книготорговля – это часть культурной политики. Конечно, еще и потому что это – франкофония.

Мэр Ю. М. Лужков вручает министру культуры символический ключ от возрожденной Иверской часовни на Красной площади. Ноябрь, 1995 год

> Мэр Ю. М. Лужков вручает министру культуры символический ключ от возрожденной Иверской часовни на Красной площади. Ноябрь, 1995 год

– Мы недавно проводили большую международную конференцию, на которой выступал Жан-Люк Третенер, вице-президент Европейской и Международной федерации книгораспространителей. Он сообщил, что только за период пандемии книжные магазины получили 50 млн евро на восстановление бизнеса, а библиотеки 40 млн евро – на ремонт и закупку книг.

– Да, Франция – почти рай для книжной культуры. Я вспоминаю 1992 год, свою первую официальную поездку в эту страну по приглашению Жака Ланга, министра культуры Франции. Тогда сделали по моей просьбе выборочный перевод французских законов по культуре. На их основе я предложил законы для России. В частности, к 1997 году был готов закон по поддержке творческих объединений и самих творцов, он прошел согласование с двумя палатами (тогда еще были остатки парламентаризма). Но в итоге мои предложения не были приняты. А сам я был отправлен туда, откуда привез вольные идеи для помощи нашей бесправной культуре.

– Кстати, Евгений Водолазкин, выступая недавно на Совете по культуре при президенте, предложил восстановить профессию писателя в реестре профессий и учредить для них стипендии.

– «Интересное начинание, между прочим», как говорил один из персонажей Фазиля Искандера, – хочу напомнить, что я об этом писал и говорил почти четверть века тому назад. И небольшие ежегодные воспомоществования до сих пор с моей министерской подачи выплачиваются молодым авторам и старикам. Так и осталась эта миссия за Минкультом.

«МЫ ВСЕ ПЛЫВЕМ К СВОЕЙ ИТАКЕ…»

– Раньше писатель действительно был знаковой фигурой в обществе: «Поэт в России – больше, чем поэт». Как меняется роль писателя сейчас? Он уже не пророк и не властитель дум?..

– Роль писателя в условиях авторитарного и даже тоталитарного режимов была преувеличена. Я когда-то, в период митингового экстаза, написал о «писателях, которые не пишут» про тогдашний Союз писателей СССР. Да, поэт в России (и не только в России) – больше, чем поэт, но только в определенный исторический момент. Таким был Шандор Петёфи в разгар венгерской революции 1848–1849 годов. Такое мог сказать о себе и Данте, потому что спор гибеллинов и гвельфов в «Божественной комедии» – это чисто политические баталии. Да и Байрон, поехавший в Грецию, чтобы поддержать восстание, и погибший там, был больше, чем поэт.

Ну а когда нет необходимости бросаться телом на амбразуру – тогда он просто поэт, и это тоже очень много значит. Сегодня, когда нет идеи России, когда не ясно, кто мы и куда идем, – какая может быть литература? Даже фантастики хорошей нет после Стругацких. Каждому обществу нужна утопия, обязательно нужен остров, к которому надо приплыть. Важна идея движения – а ее нет. Сейчас ведь главная проблема – не плыть куда-то, а удержаться на месте. Это не движение, а именно ступор. Нам твердят, что мы окружены врагами. Литература любви к человеку исчезла, из текстов исчезла любовь. Сколько вы ни читаете – техника замечательная, движение, описание, изысканные рифма или верлибр, но, слушайте, ведь не сымитируешь, есть любовь или ее нет. Это должно проступать со страниц и трогать душу. Мы не плачем, мы не смеемся – мы сидим в театре абсолютно спокойно, только выходим в фойе выпить шампанского.

– Евгений Юрьевич, вы пишете: «Нынешняя литература, как правило, почти не рождает глубоких, серьезных мыслей о жизни». Литература стала более поверхностной?

– Понимаете, литература стала более холодной. К тому же художник разошелся с мыслителем, а это смерть для большой литературы. Показывая жизнь, сочиняя, фантазируя, художник должен чувствовать дуновение вечности. Она есть суть всего – во фразе, в концовке, в настроении, в протагонисте. Сейчас пришло время документальной литературы, нон-фикшн, а для многих, как и для меня, – время перечитывания.

– Что вы перечитываете?

– У меня столько еще непрочитанных книг в моей библиотеке! Перед сном я просматриваю разные современные книги, а вчера перед сном читал Анатолия Наймана, его прозу – полумемуарную, весьма пижонскую, петербургскую, невско-проспектную.

Что перечитываю? Признаюсь, чаще перечитываю любимое из Библии (у меня есть отличное издание с подстрочным комментарием).

Люблю великий роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Достоевский мне нравится, когда он смеется, – первые главы «Бесов» гениально написаны, а потом начинаются капризы. Это мой вечный спор с богословски настроенными критиками.

Люблю перечитывать Гоголя – «Выбранные места из переписки с друзьями», – это тоже связано с какими-то духовными исканиями. Гоголь сопровождает меня с детства, у меня ветвь семьи из Мелитополя. Украинские песни и молодого Гоголя с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки», «Вием», «Страшной местью» хорошо знаю и люблю с детства.

Я и Феллини люблю за то, что он сказочник, фантазер. У него человек – смешной, влюбленный, глупый, безобразный и одновременно волшебно чистый!

«Литература любви к человеку исчезла, из текстов исчезла любовь» Евгений Сидоров

– Евгений Юрьевич, вы более 40 лет занимаетесь литературной критикой, преподаете в Литературном институте. Сейчас «толстые» журналы почти не читают, литературной критики как таковой практически нет, передач о книгах на телевидении ничтожно мало за исключением программы «Открытая книга» Сергея Шаргунова и коротких эфиров с Галиной Юзефович у Урганта. Фактически нет навигаторов для читателя. Почему это происходит, как вы думаете?

– Объяснение простое: критика может рождаться только на основе большой литературы, она как бы вырастает на ее почве. Мало таких текстов, которые по-настоящему могут захватить. И читатель другой: совершенно иное воспитание, школа, семья… Прагматика становится образом жизни и искусства...

– Это характерно для России или это мировая тенденция?

– Это мировая тенденция. Сегодня нет больших артистов мировой сцены. Вторая мировая война, Уинстон Черчилль – великий человек той эпохи, Шарль де Голль. Посмотрите сейчас на Францию. Я немного знаю жизнь этой страны с самых разных сторон, начиная с местного самоуправления и кончая правительственными кабинетами. Нет же почти никого! Жены первых лиц еще попадаются симпатичные. Все эти художники, удачные или неудачные бизнесмены – совершенно нет личностей. Меняется не только быт, но сам тип интеллектуала, да и всей политики. С одной стороны, глобализация, а с другой – страшная ограниченность: ты выбираешь нишу и уже сидишь в ней всю жизнь. То же и в литературоведении. Если ты зарубежный специалист по молодому Куприну, то уже не знаешь толком ни Бунина, ни Мережковского, никого… Это я утрирую, конечно, но в целом дело обстоит именно таким образом.

– А что будет с обществом? Ведь человек не может быть без книги. Бродский в Нобелевской речи говорил о том, что самое страшное преступление против литературы – пренебрежение книгами, их нечтение.

– Дело ведь не в книге, дело в том, что это за книга. Мы перестали как-то помещать себя и свою жизнь в контекст вечности (я не говорю о чисто религиозной проблеме). Жизнь стала здесь и сейчас – и баста, как сказали бы итальянцы. Вся великая литература построена на том, чтобы вместить свою жизнь и жизнь вокруг в контекст общемировой идеи существования. Бог, космос – вот ведь в чем дело.

Помните, как Пьеру Безухову вдруг пришло в голову: «Боже мой, как все связано?» Он подумал о мировом синтезе, о том, что «сопрягать надо!».

Для меня Толстой – продолжатель лермонтовской прозы. Я люблю Лермонтова. Он – пришелец, мимолетно спустившийся на землю. Иначе не понять, как можно в полудетстве писать и такие стихи, и «Маскарад», и позже прозу…

– Евгений Юрьевич, что вы думаете по поводу будущего литературы? Еще будет большой роман, большая литература?

– Будет обязательно. Люблю из Мандельштама: «Одиссей возвратился, пространством и временем полный». Мы все находимся в каком-то пути (не только люди, но и мир вообще). «Одиссея» – это же мировой сюжет. Мы все ищем, плывем к своей Итаке. Будет возвращение человека, наполненного временем и пространством, читателя, писателя, человека книги. Вот моя идея – чисто утопическая, но за нее не жалко положить жизнь, потому что обязательно должен маячить Дом, остров.

– Пандемия меняет наше мироощущение, представление о мире, об общении. Как вы думаете, будет уже какой-то другой мир?

– Я вам скажу, чтобы быть не абстрактным, а конкретным: загляните в социальные сети, везде появляются кошки, собачки. В период изоляции возникает особая потребность общения с братьями нашими меньшими: это поглаживание, эта сентиментальность совершенно необходимы человеку. И конечно, важно, как ты распорядишься этой «тюрьмой», ведь можно и пропасть.

– Это для вас тюрьма?

– Заключение, во всяком случае. С марта я сижу в переделкинском доме. Конечно, появилось время для обдумывания своих жизненных задач, возникают мысли об уходе. Но я не люблю чувствовать себя старым человеком.

– Какие задачи ставите перед собой?

– Пора подвести какие-то итоги, прибраться в душе и вокруг. Такие чисто «санитарные» проблемы…

– А что вы думаете о писательском Переделкине? Ведь вы живете здесь больше 30 лет. Как сохранить городок писателей? В последний год наметились изменения: появились творческие резиденции, сюда стали приезжать молодые писатели, художники, музыканты.

– Я хочу, чтобы здесь писали хорошие книги. Это самое главное, а все остальное вторично. Появились новые люди – хорошо, если из этого выйдет реальная помощь писателям, а не какой-нибудь аттракцион на ярмарке тщеславия.

ОСКОЛКИ ПАМЯТИ

– Мне понравилось ваше высказывание: «Лучшее, что у нас есть, – это память, но она всегда фрагментарна». Оно перекликается с моим любимым из Бродского: «Время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии». Какие главные встречи остались в вашей памяти?

– Это я просто повторил Катаева. Сейчас пишу книгу, которая называется «Осколки души и памяти».

Мераб Мамардашвили когда-то хорошо сказал: «Никогда нельзя отдавать свои силы на недовольство окружающим миром». Это совершенно изматывает душу, лишает тебя созидания и вообще уничтожает жизнь. Перемена, полагаю, должна происходить в тебе самом: ты должен все время расти, улучшаться в своих глазах, причем возраст не имеет значения. Когда я говорил о «санитарной прибранности», я это имел в виду. Если каждый человек займется своим делом, улучшением экологии своей души, тогда, возможно, вокруг что-то улучшится. Жизнь – это совокупность тех минут, которые прожил человек и которые еще будут. Для меня важен смысл вот этой совокупности, которая состоит из фрагментов. Понимаете, человек склонен себя оправдывать даже в дневниках. Но во всех жизненных фрагментах должно просвечивать целое, ради чего этот фрагмент проживался и создавался.

С наступающим 1997 годом! В. С. Черномырдин, И. А. Антонова, Е. Ю. Сидоров

С наступающим 1997 годом! В. С. Черномырдин, И. А. Антонова, Е. Ю. Сидоров

– А кто из людей, присутствовавших в этих фрагментах жизни, был вам духовно близок?

– Безусловно, это несколько человек. К ним можно отнести и Юрия Карякина, хотя я с ним иногда спорил, Булата Окуджаву, Георгия Владимова. И конечно, некоторых моих школьных учителей. Никогда не забуду учителя математики Владимира Николаевича Архипова. Он блестяще знал поэзию, познакомил меня с замечательным польским поэтом Юлианом Тувимом в переводах Мартынова и Слуцкого, – эта книжечка до сих пор со мной. Он же подарил мне книгу Эйнштейна и Инфельда «Эволюция физики» – такая популярная история теории относительности. Я прочел и был восхищен красотой ее логики. Именно эстетика точной науки, точного знания всегда с тех пор привлекала меня.

– А Евгений Евтушенко? Он был свидетелем на вашей свадьбе.

– А я на его, последней... Женя Евтушенко – это, скорее, кореш, друг. Поразительный человек, единственный в своем роде, он разрешал публично думать о себе так, как ты думаешь. Я написал о нем книгу и не показал ему рукопись. Нагло процитирую себя: «Творчество Евтушенко меньше всего может произвести впечатление гармоничного, художественно освоенного мира. Здесь все не устоялось, дышит разладом и бурным натиском, как в штормовом море. Корабль стиха то и дело натыкается на рифы формы, его захлестывает многословие, риторика, композиционные скрепы трещат по швам. Все так, но корабль не тонет, он движим энергией сильного чувства, общественного темперамента, бросившего вызов традиционным правилам судовождения. Каждый раз его паруса в мгновенном маневре ловят новый ветер времени, который наполняет их упругим воздухом движения, не дает им опасть без воли. Тут больше прямой грубой жизни, чем утонченного искусства, но кто измерить в каких пропорциях жизнь и искусство становятся подлинным творчеством. Разве мы не встречаемся с прямо противоположным, когда искусства много, а жизни нет? Все рассудит время – самый трезвый аналитик, а пока корабль идет, и штиля по-прежнему не предвидится». Он говорил мне: «Вот ты меня то и дело ругаешь, а я тебе посвятил стихи в новом сборнике»:

А мой щекастый тезка Женя,
и в министерском положеньи.
как помощь скорая, был быстр
Как столько должностей он вынес!
Он вписан в твою книгу, Гиннесс,
как незамаранный министр.

– В книге «Записки из-под полы» вы пишете: «Я, в сущности, пессимист». Но, беседуя с вами, у меня не сложилось такого впечатления. Вы любите жизнь. Как соединяется любовь к жизни и пессимизм?

– У нас путают оптимизм и пессимизм. Пессимизм – это философское воззрение, это Толстой, Шопенгауэр, это Ницше, да и Маркс, пожалуй. Оптимизм – это от хорошего пищеварения и незнания жизни, а поскольку смерть есть величайший фактор человеческой жизни, то пессимист страстно любит жизнь, потому что хорошо осознает ее конечность. Ни одна великая книга, ни один великий текст не созданы оптимистами. Само сочетание «оптимистическая трагедия» есть нонсенс, слоган в духе социалистического реализма.

С женой Верой

С женой Верой

– Об этом и у Достоевского: «Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие», то есть осознание нашей смертности.

– Абсолютно верно, и надо готовится к смерти… Вот в чем все дело, а не так: «А, подумаешь, однова живем!» – то, что будничные люди считают оптимизмом.

– Евгений Юрьевич, чтобы вы пожелали молодому поколению?

– Живите, ребята, полной и деятельной жизнью. Все приходит со временем. У меня сейчас изменился состав студентов: в основном очень милые девушки прямо со школьной скамьи. От них трудно добиться, чтобы они написали что-то божественное, поэтому в основном мы свободно болтаем, разговариваем о жизни, о мировой и отечественной культуре, о политике. Человек должен сам вызреть (особенно молодой литератор), его не надо натаскивать, заставлять что-то делать.

– Евгений Юрьевич, спасибо большое за беседу!

© Опубликовано в журнале «Книжная индустрия», № 1, январь-февраль, 2021




Еще новости / Назад к новостям


Forum with id 4 is not found.