Беседовать с Дмитрием Баком - одно удовольствие. Он легко и органично сочетает в себе доскональное понимание тонкостей государственной службы с широчайшей эрудицией, отменным знанием истории русской литературы и свободой мысли, способностью не соглашаться с общепринятой линией и высказывать свое личное мнение, которое, впрочем, всегда весомо. Вот и в этот раз мы говорили с ним на самые разные темы. Но первый вопрос был...

В 2026 году 225-летие Владимира Ивановича Даля будет отмечаться на государственном уровне по указу президента Российской Федерации. Как ты думаешь, откуда такое внимание к скромному датчанину, составителю Толкового словаря, который сегодня, согласись, имеет скорее литературное значение?

Дмитрий Бак: Ты прав, скромный датчанин, не завсегдатай придворных приемов и литературных сходок, человек совершенно не светский, не блестящий остроумец… Но давай прорвемся сквозь все эти "не". Перечислим через запятую его разнообразные занятия.

Даль - человек долга, человек, по Максу Веберу, "протестантской этики". Если бы не морская болезнь, он стал бы успешным воином-мореплавателем, а стал врачом (некоторое время - военным), делавшим глазные операции и на поле боя. А еще - талантливым инженером, удостоенным отличия за экстренное сооружение переправы в условиях военного марша. Владимир Иванович был этнографом и собирателем пословиц, заметным русским литератором-очеркистом 1840-х годов. Он подписывал свои произведения Казак Луганский (по месту рождения - Луганскому Заводу, ныне - Луганск). Даль занимал серьезные посты в очень разных местах империи. В Петербурге служил в министерстве внутренних дел, где довольно сурово начальствовал над служебно нерадивым Иваном Тургеневым. В Оренбурге - изучал местные наречия, выполнил первопроходческие описания ландшафтов и обычаев, а в Нижнем Новгороде ведал губернской удельной конторой, управлявшей сорока тысячами крестьян. В Николаеве - вскрыл "коррупционную схему", за что был подвергнут несправедливым гонениям.

И еще стоит упомянуть о близкой дружбе Даля с Пушкиным, который именно ему позволил быть рядом в последние дни жизни и подарил заветный перстень с изумрудом. Очень несходные по характеру люди: Александр Сергеевич - темпераментный, азартный, открытый, а Владимир Иванович - суховатый, не всякому готовый довериться. И тем не менее дружба и взаимная преданность были очень важны для обоих.

Владимир Иванович - сравнительно нечастый пример сочетания художественного дара, научного прилежания и самоотверженного служения. Кто еще? Ломоносов, Карамзин, князь Вяземский, далее почти пустота…

Мы возмущаемся "отменой" русской классики за рубежом. А, положа руку на сердце, нужна ли она в самой России? Нужны ли молодежи Толстой, Достоевский, Лесков, Гончаров? Нужен ли Тургенев с его Базаровым и Лизой Калитиной? Современные школьники читают наизусть друг другу Блока, как гимназисты начала ХХ века? У тебя нет ощущения, что это мы, "старики", по-прежнему хватаемся руками за уплывающую Атлантиду, навязывая молодежи свои замшелые гуманитарные стандарты?

Дмитрий Бак: Есть ощущение драматического нашествия "новых технологий", псевдоулучшений жизни, которые ее многократно дублируют, топят в бессмыслице. Я говорю своим студентам: попробуйте провести вечер не просто без гаджетов и интернета, а без… электрического света. Ну, поставьте свечу на стол, попейте чаю или вина, просто побеседуйте - получится ли? Ох, как будет неловко общаться без девайсов!

Секунд в сутках у нас столько же, сколько их было и двести лет назад, но на самом деле гораздо меньше, если вычесть время, за которое яростно сражаются различные технологии. Наши взоры втемяшены в смартфоны, в ушах параллельно что-то всегда звучит и манит, а еще бесконечные личные кабинеты, "приложения", логины и пароли… Раньше говорили, что человек за жизнь способен прочесть три тысячи книг, а сколько он сумеет проскроллить телеграм-каналов, имя которым легион в квадрате?

Вот мы с тобой десятилетиями думаем над толстовской "Анной Карениной", ты уже две книги написал о героях романа. Тут же никакой лайфхак не поможет, нельзя надеяться, что вот - проглотил пилюльку, прослушал курсик и… постиг Толстого. 

Поздравляю тебя с присуждением премии правительства РФ в области культуры, которую вручали в конце января. Но в связи с этим у меня вопрос. Как государству официально относиться к литературе? Направлять и управлять? Предписывать должное? Запрещать недолжное? Что ты думаешь о возможности возвращения цензуры, которая вообще-то запрещена Конституцией (статья 29)?

Дмитрий Бак: В новейшей истории словесности (начиная с Пушкина) известны две действующие модели взаимодействия литературы и государства.

В XIX веке писательство де-юре не было профессиональным занятием. Вся наша классика - дитя журнальной вольницы: частных коммерческих печатных предприятий: Гоголь и Тургенев, Достоевский и Толстой… Да, эта вольница была под контролем цензурного ведомства, которое не скрывалось под стыдливыми масками, было наделено широкими полномочиями. К тому же в 1862 году цензура была передана из Министерства народного просвещения в… Министерство внутренних дел, то есть - если использовать современную аббревиатуру - в МВД!

Итак, досоветский период таков: рыночная, авторская, зависящая от читательского, коммерческого успеха литературная журналистика под явным контролем государства.

В советское время (особенно после создания в 1934 году Союза писателей) все выглядит иначе. Частные издательства и независимая журналистика полностью ликвидированы, существует "госзаказ", контролируемый издательскими "редсоветами" с непременным участием коммунистов-партийцев. Все это под надзором цензуры, называемой однако разными эвфемистическими "псевдонимами", самый известный из которых - Главлит. Но - важный нюанс. Писательство становится профессией, человек с членским билетом СП СССР получает не только пропуск к печатному станку, но и обеспечивается социально: литфондовские льготы, ведомственное медобслуживание, дома творчества…

Каков результат? Четкое деление литературы надвое: до войны - советская метрополия и Зарубежье, после 1956 года - подцензурные тексты, с одной стороны, а с другой - то же Зарубежье плюс Самиздат.

Очень важный момент - последствия цензурных и негласных запретов. Они в ста процентах случаев ведут не к забвению, но, наоборот, - к росту популярности запрещаемых авторов, а также - к дискредитации, духовной смерти запретителей. Возьмем две группы авторов 1920-1930-х: Горький - Фадеев - Шолохов - Алексей Толстой - Маяковский - Серафимович - Леонов и Булгаков - Платонов - Бунин - Цветаева - Набоков - Замятин. Я думаю, их тогдашнее и нынешнее положение в читательской литературной иерархии не нуждается в комментариях. Пойми меня правильно, я вовсе не сравниваю, кто "лучше" - Ал. Толстой или Замятин, Шолохов или Платонов, это было бы абсурдно. Я только констатирую, что на их теперешнее место в литературе оказали самое непосредственное влияние тогдашние запреты. Причем - влияние прямо противоположное, по сравнению с тем желаемым эффектом, ради которого эти запреты вводились.

Ну что, после этого пояснения придется ли тебе еще раз повторять вопрос о желательности цензуры?

Павел Басинский

Фото: РИА Новости 

Полный текст статьи размещен на сайте «Российской газеты»: https://rg.ru/2024/02/05/za-daliu-dal.html 

Источник: rg.ru