12.05.2014

«Жизнь дается человеку один раз. И прожить ее нужно». Точка

Виктор Васильевич Фёдоров, генеральный директор

Мы встретились с Виктором Васильевичем Фёдоровым на его рабочем месте – в Российской государственной библиотеке, которую я, как многие старые пользователи библиотеки, по‑прежнему называю Ленинкой. Мы объяснили идею нашей рубрики: хотим поговорить о хобби, увлечениях, о том, чем живет известный работник книжного дела вне своего рабочего места. Но, как рассказал нам Виктор Васильевич, у него нет каких‑то необычных хобби и единственно сильное увлечение на всю жизнь – это книга и сама жизнь, за которой, как выяснилось во время беседы, он наблюдает с удивительным вниманием и тщательностью, подмечая детали, запоминая имена и все обстоятельства происходящего. Это качество встречается довольно редко в наши дни. Лично я восхищаюсь людьми, любящими жить и саму жизнь, когда погружение в нее, познание себя в ней, исследование пространства вокруг себя становится настоящим увлекательным хобби. Поэтому мы и говорили о главном увлечении Виктора Васильевича – о жизни.
Рубрику ведет Георгий Гупало, генеральный директор и главный редактор издательства «ДАРЪ», член Правления Ассоциации книгоиздателей России (АСКИ).
Личности

– Г. Г.: Итак, мы хотим рассказать читателям о людях книжной отрасли – чем они дышат, живут, увлекаются. Наш рассказ – о человеке вообще как о личности.

– В. Ф.: А где личности? Сейчас я ехал на работу, включил радио «Вести». Про Украину, естественно. Сравнивают возвращение Наполеона с Эльбы и Януковича из Ростова. Вот Вам аналогия про масштаб личности. Или Европу возьмите. Где они, личности? После де Голля, после Аденауэра – где они? Маргарет Тэтчер – может быть, одна из последних. Очень уважаю Черчилля. Считаю его одним из величайших руководителей всех времен и народов. Он сочетает в себе и некий практицизм, и в хорошем, широком смысле английский патриотизм.

– Г. Г.: Блестящий ум. И прекрасное чувство юмора, чувство самоиронии – то, чего не хватает очень многим современным политикам.

– В. Ф.: Да. Вот это личность, именно во всем объеме. Вокруг личности всегда что‑то происходит, что‑то значимое и интересное современникам и потомкам.

– Г. Г.: Измельчал мир? Можно и по литературе, и в целом по искусству судить.

– В. Ф.: Да. Период такой. Наверное, такая эпоха. Возможно, мы, сами того не замечая, живем на грани эпох – когда мрачное Средневековье сменялось Возрождением или когда феодализм уходил и наступал капитализм. Возможно, сейчас такой же период.

Может быть, возраст, элементы старческого брюзжания всё сильнее окружают мою жизнь (хотя я пытаюсь сдерживаться), но, на мой взгляд, всё это уже Андерсен сказал. Только задача заключается в том, что какой‑то мальчик должен сказать о многих пиарящихся личностях громко и во всеуслышание: «А король‑то голый!»

Не самый простой, но самый эффективный способ обратить на себя внимание – быть не таким как все. Что‑то такое «выкинуть», типа тех же Pussy Riot. Если бы они эту песенку исполнили на площади – прошло бы всё незаметно. Но решили в храме – и все закрутилось. А теперь, как говорят некоторые, то ли это «политическое искусство», то ли «искусная политика».

Задачи литературы

– Г. Г.: В чем состоит задача искусства? Разве не в том, чтобы заставить говорить о том, что волнует художника, о том, что у него наболело?

– В. Ф.: О чем сейчас идут споры? Пытаются утвердить следующий тезис: только провокацией возможно привлечь внимание общества к какой‑то проблеме. Уже неважно, даже пусть провокацией со знаком «минус». Тогда начнут думать и обсуждать. Но давайте обратимся к человеческой истории. Ведь мы же по существу ни в чем не изменились за тысячелетия. Как утверждает один мой приятель, в Древней Греции уже всё было.

Посмотрите, что бесспорно находится в кладези человеческой сокровищницы – то, что человечество накопило. Возьмем «Ромео и Джульетту» Шекспира. Где там провокация? Есть высочайший талант художника, и есть, я бы не сказал, что супероригинальный, сюжет: любовь двух молодых людей, даже подростков, – и вот она, трагедия человеческая. Или возьмем «Анну Каренину». Казалось бы, вообще бытовой случай. Но талант художника позволяет приподнять эту тему так высоко, так глубоко, что она живет в веках и интересна жителям разных стран. Когда таланта не хватает – бесспорно, нужна провокация. У нас сейчас нет людей уровня Толстого, Шекспира или Достоевского. Просто нет.

– Г. Г.: Великие появляются тогда, когда кто‑то возделывает землю, создает условия – почву, на которой могут произрасти разные цветы. И их должно быть много, чтобы выделились самые прекрасные, самые искусные.

– В. Ф.: Не зря называется «золотой век России».

– Г. Г.: А как он появляется, почему?

– В. Ф.: Это исторические закономерности, которые простому человеческому разуму не понять. Действительно, для того чтобы появился Толстой, нужны сто или двести Загоскиных. Расскажу другой пример. 1930‑е годы. В Тульской писательской организации идет годовое собрание, секретарь гордо рапортует: «До революции у нас в Тульской области был один писатель – Лев Толстой. А сейчас у нас – тридцать пять писателей!».

– Г. Г.: Вот у нас сейчас миллионы писателей – огромное количество людей переместилось в соцсети и там что‑то пишет. Причем пишут иногда, знаете, очень симпатично.

– В. Ф.: Так и ради Бога. Но они не писатели в том смысле, в каком мы понимаем.

– Г. Г.: А в каком смысле мы понимаем?

– В. Ф.: Писатель – это тот человек, у которого есть Богом данный талант и определенный опыт, дающий право на свою жизненную позицию. Неважно, какая она, но она позволяет ему взглянуть на этот мир именно с собственной точки зрения, благодаря литературному дарованию, которое у него есть, написать так, чтобы это приобрело некое общественное звучание. Например, как картина художника: я тоже могу взять краски и попытаться что‑то изобразить, но я не умею рисовать, ничего у меня не получится.

Со школьным другом
(1961 год, 7 класс)

С литературой всё значительно тоньше. Возвращаясь к тому, почему нет Льва Толстого – мне кажется, это абсолютно естественный процесс. Просто такой период. Другое дело, что цикличность этих периодов, их смену предсказать очень сложно. Это мы так думаем, что мы всезнайки, «человечество всё про себя знает». Ничего оно не знает. Иначе бы не было тех вечных вопросов, которые существовали две тысячи лет назад, – что есть добро, что есть зло… Ведь каждый трактует их по‑своему. Можно ли ради благого дела сделать что‑то жестокое? Тысячи примеров. Что должно главенствовать над тобой: любовь к детям или любовь к чужой женщине, чтобы бросить этих детей? Всё это было и есть, и человек будет вечно искать ответ. Как только он его найдет (в чем я лично глубоко сомневаюсь) – он перестанет быть человеком. Тогда он станет каким‑то биороботом, виртуальным существом, где всё четко ясно: сюда – можно, сюда – нельзя.

Душа или прогресс?

– В. Ф.: Смотрите, что происходит, – как мне кажется, «с моей колокольни»: может быть, мы сами даже не понимаем, в насколько революционное в смысле перемен время мы живем.

Время страшно спрессовалось. Берем мобильный телефон. 15–20 лет назад… Я помню, пришел работать в библиотеку в 1998 году – на всю библиотеку был один мобильный телефон, который хранился в сейфе. Потом я стал им пользоваться. С гордостью ходил и вынимал телефон. Сейчас он есть у всех – начиная от пенсионера и кончая первоклассником. Но это ведь не просто вещь какая‑то – целая революция произошла. Я сюда включаю социальные сети, о которых вы говорили. Всё это произошло на протяжении двух десятилетий.

– Г. Г.: А как это связано с душой и жизнью человека? Время было «растянуто», а сейчас, как вы говорите, – сейчас оно «спрессовалось», и при этом великая литература рождалась. Почему она сейчас не рождается?

– В. Ф.: А почему в XVIII веке не было литературы такой? Можно сказать, что она проходила какой‑то период становления. XIX век признан «золотым веком». Просто не повезло на рубеже XX–XXI веков, это не тот период. Не может же быть общество всё время в одном и том же состоянии, настроении. Как человек со своим настроением…

– Г. Г.: Посмотрите, какие фантастические памятники архитектуры создавались в прежние века. Музыка, поэзия, живопись, иконопись наша, например. Это же действительно высочайшие произведения искусства. Каждый век рождал какие‑то интереснейшие явления культуры. А что родили мы сейчас, кроме техники?

– В. Ф.: Это очень сложный вопрос. В детстве я увлекался фантастикой, и не только научно-технической, но и социальной. Меня всегда интересовало, как люди будут жить: начиная от бытовых вещей, заканчивая социальными связями.

Я воспитанник эпохи «физиков-лириков», свято верующий в научно-технический прогресс, в то, что любое техническое изобретение – это благо, облегчающее жизнь. Как нас учили: чем больше таких изобретений и благ, тем выше производительность труда, тем больше у человека свободного времени.

В.Ф. Фёдоров с Валентином Григорьевичем Распутиным
(1987 год, во время работы в издательстве «Молодая гвардия»)

Вспоминаем Карла Маркса, который тоже утверждал, что величайшим завоеванием станет именно свободное время, и тогда будет расцвет личности. Всё так происходило.

На самом деле иногда у меня мелькает мысль, что, возможно, человечество пошло не совсем тем путем или вовремя не подкорректировало вектор своего движения. То, что сейчас возникают проблемы экологии, отрыва человека от природы, увлечения всякими клонами, ГМО и так далее, – это неверный путь.

Человек XIX века вставал, смотрел на солнце, определял, какая погода, потом шел за дровами, топил печку, кормил корову. И, конечно, мироощущение у него было совершенно иное. Он жил совершенно в другом состоянии.

Мы говорим сейчас о переходе от постиндустриального к информационному обществу. В такой узкой трактовке это действительно так. Но, возможно, технические изобретения, облегчающие жизнь человеку (казалось бы, на первый взгляд), – это тупиковый путь. Человек как биологическое существо развивался, а сейчас ему не надо ничего делать. У него всё будет атрофироваться. Неумение рук – и мозг будет атрофироваться. Считать большинство сейчас уже разучились, пользуются калькулятором.

– Г. Г.: Уже сейчас люди не воспринимают длинные тексты, появилось клиповое мышление.

– В. Ф.: Более-менее прилично написанный блог с каким‑то коротким сюжетом будет казаться высочайшим произведением литературы.

Когда «Гарри Поттер» стал популярным, все возмущались. Но проблема не в том, что наш ребенок сильно увлекается «Гарри Поттером». Проблема в том, что он будет считать, что «Гарри Поттер» – это единственная детская литература, которая заслуживает внимания, оставив за бортом всё то, что он не читал.

– Г. Г.: Вы политизированный человек?

– В. Ф.: Сейчас я очень политизированный, с точки зрения неучастия в политике, человек. Я внимательно читаю всю периодику, всю оппозиционную прессу. Например, New Times. Читаю и прогосударственную прессу. Это тоже надо знать, чтобы не дать мозгам засохнуть.

За политическими процессами слежу достаточно активно, мне это интересно. Ясно, что «большое видится на расстоянии», и нам не дано предугадать, каким будет в истории России, в истории человечества наш период. Всё непредсказуемо. Кто три месяца назад мог подумать, что Крым станет нашим? Поэтому я не могу, естественно, даже претендовать на то, чтобы прогнозировать что‑то. Но следить за этим очень интересно.

Лучшие годы

– Г. Г.: У Вас довольно большая и насыщенная жизнь за плечами. Вы застали послевоенный период, пережили эпохи Сталина, Хрущева, Брежнева… Какой период жизни был для Вас самым интересным, близким по духу?

– В. Ф.: Есть одна известная фраза, она мне нравится в усеченном варианте: «Жизнь дается человеку один раз. И прожить ее нужно». Точка. Дальше не надо продолжать.

С одной стороны, «горевал парнишка загорелый, что родиться малость опоздал». Помните стихи: «Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Когда я переходил от подростка в юношеский возраст, я сильно горевал по этому поводу – что не родился в Гражданскую войну, в Революцию…

– Г. Г.: Вы бы воевали на стороне красных?

– В. Ф.: В тот период – вне всякого сомнения. Я свято в это верил, я был так воспитан. Когда мне было 20 лет, у меня была мечта дожить до 2017 года – столетия революции. Начиная с раннего возраста, внимательно следил, читал, на сколько процентов у нас что‑то подросло, сколько мы построили.

– Г. Г.: Сейчас верите, что такое общество возможно построить на Земле, или нет?

– В. Ф.: Ну, не в ближайшие 100–200 лет. Кстати говоря, у меня всё время мечта была, когда читал «Машину времени» Уэллса: я не хотел путешествовать во времени, но сильно хотел, чтобы взять и – раз! – на пять минут оказаться где‑нибудь на углу Воздвиженки и Моховой на пятьсот лет назад (меня никто не видит) – посмотреть, как люди живут, что происходит. Лет через пятьсот – снова, уже в будущем, там же оказаться.

Я вступил в Коммунистическую партию в 19 лет. Просился, ибо был убежденным – я бы не сказал даже, что коммунистом, но – борцом, сторонником какого‑то справедливого общества. Мне казалось, что надо людям всё объяснить – и всё так будет. Причем меня не принимали в партию, поскольку я был из интеллигентной семьи, а не из рабочего класса. Но я все‑таки вступил в партию.

Когда распался Советский Союз, я года три был в тяжелейшей депрессии. В бытовой жизни, экономическом укладе у меня всё было в порядке. Но я как бы лишился самого главного…

– Г. Г.: Рухнули коммунистические идеалы?

– В. Ф.: Да не коммунистические идеалы. Речь идет совершенно о другом. Я считаю себя патриотом в том смысле, что я себя без страны не мыслю.

Я свято верил, что Советский Союз будет одной из передовых стран, на примере которой будут учиться другие. Всё казалось светлым, радостным. И страна будет жить лучше, и разрушится колониальный мир, и все люди в странах будут свободными, и зарплата у родителей (а потом у меня) будет больше, и жить мы будем лучше. А вот рухнула эта страна, которой я как гордился раньше, так и горжусь и сейчас. Рухнули идеалы.

Про самореализацию и библиотеки

– Г. Г.: Человеку важно реализовать себя в жизни. Вы реализовали себя?

– В. Ф.: В полной мере – нет, конечно. Как любой другой человек.

– Г. Г.: Есть издатель, которого Вы хорошо знаете, – Сергей Макаренков. Он считает, что каждый человек должен постичь в своей жизни 64 искусства, и реально стремится к этому. Как вы относитесь к такой идее?

– В. Ф.: Хорошо, что у человека есть такое стремление, и он его реализует. Мне это абсолютно не интересно. Если чем‑то заниматься, по большому счету, то надо заниматься серьезно.

В этом смысле можно сказать, что мне в жизни повезло. Что я, не будучи гуманитарием по образованию (экономист – относительный гуманитарий), достаточно хорошо с детства был знаком с книгой. В 1985 году судьба меня закинула сначала в редакцию журнала, где я проработал пять лет, потом двенадцать лет в книжном издательстве. Сейчас уже почти двадцать лет я работаю в библиотеке. Всё связано с книгой. Могу сказать, что в этом смысле жизнь удалась.

Важно, что старался подлостей не делать. Как‑то удавалось не поступать против своих принципов.

– Г. Г.: Почему, как Вы думаете, такое небрежение у нас сейчас к библиотекам? Почему мы постоянно видим и слышим какие‑то потрясающие истории про Америку, про значение библиотеки там? Да и в Европе тоже библиотеки находятся на совершенно другом качественном уровне, материальном в том числе. Что с нами произошло? Почему у нас такое отношение к библиотекам?

– В. Ф.: Это все закономерно. Маятник качнулся. Раньше библиотеки были строго идеологизированными. Потом определенная вывеска идеологического учреждения на них осталась или многие считают, что осталась.

Маятник качнулся в другую сторону. Сейчас вообще в вопросах комплектования библиотек нет никакой централизации. Библиотеке дают деньги – и она может комплектовать фонды всем, чем пожелает, в рамках выделенной суммы. В сегодняшнем комплектовании нет никакой идеологии, нет и государственной культурной политики, а часто и денег нет.

Например, возьмем школьную библиотеку. Какая у нее основная задача? Комплектование ее фондов должно способствовать учебному процессу. Следовательно, в зависимости от типа библиотеки (школьная, муниципальная на селе, муниципальная в городе) определяются и задачи комплектования.

У библиотеки должно быть то, что называлось раньше «золотым ядром». Если это школьная библиотека, то там должен быть определенный набор книг – минимальный, который позволяет ей выполнять свою основную задачу. В муниципальной библиотеке на селе должно больше присутствовать книг по приусадебной тематике. В городе, может быть, про что‑то другое.

О государстве

– В. Ф.: Сегодня мы переживаем, с моей точки зрения, не самый радостный, и я надеюсь, что кратковременный период эпохи дилетантов-командиров. Как всегда, с присущим нам максимализмом мы свято уверовали в пресловутых менеджеров.

Кто такой менеджер? В переводе с английского управленцу и менеджеру, по сути дела, всё равно, чем управлять. У него есть некий набор технологий, и ему неважно, чем он командует. Его научили по западному стереотипу.

Когда я учился в школе, нам говорили: «Коммунизм – светлое будущее». Человек тем принципиально и отличается, что у него есть какая‑то определенная цель. Было поколение, которое верило в это. Сейчас произошла другая ситуация: есть т.н. «американская мечта», каждый ее по‑разному трактует.

Наше общество сейчас, как мне кажется, вплотную подходит к новому этапу… Я не говорю о национальной идее, афористично выпестованной и произнесенной вслух. Мы начинаем понимать, что не можем жить без какой‑то высокой цели. Высокой в том плане, что она не относится к строительству квартиры. Она чуть повыше этого.

Надо все‑таки понять, что мы строим, какого человека мы воспитываем? У меня растут внуки. Да, их воспитывают родители. Но я, их дед, не просто в прятки с ними играю или фокусы показываю. Я же им должен что‑то такое сказать. Что я должен сказать внуку: «Ты смотри, никому не верь»? Или пасхальные проповеди и рождественские сказки ему читать: «Не обижай этих»? Вот в чем проблема.

Не бывает в истории так, чтобы в самом обществе было все единодушно. Существуют разные точки зрения. Но каким‑то образом вырисовывается результирующая идея. Государство должно ухватывать, понимать эти желания общества. Тогда оно становится эффективным.

– Г. Г.: Вы верите в то, что все‑таки рано или поздно произойдет возрождение нашей культуры, литературы, библиотечной жизни?

– В. Ф.: Конечно верю. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Уже никогда не будет золотого XIX века в том виде, в каком он был. Никогда не будет такой мощной советской культуры. Будет что‑то другое.

Если следовать теории Гумилева, страны проходят определенные циклы развития. По Гумилеву, кстати говоря, у нас не так уж все и плохо на ближайший период времени. Да, если следовать исторической закономерности, что нации, цивилизации, империи рождаются и умирают, то нам до смерти, мне кажется, еще достаточно далеко.

Какие у нас главные проблемы в стране? Гигантская территория, мало населения. Каким способом решать? Столько не нарожаешь. Следовательно, волей-неволей, но какая‑то ассимиляция будет происходить. Помните: новая историческая общность – советский народ? Ведь мысль‑то по существу правильная была.

Сейчас становится ясно, что новая синтетическая культура, сколь бы она велика и продолжительна во времени ни была, будет обречена на краткосрочность. Она обречена, если не станет базироваться на национальных культурах.

Про идеалы

– Г. Г.: Виктор Васильевич, у Вас есть нравственные идеалы? Кто из людей, ныне живущих или из прошлых эпох, может быть, литературные герои, может служить для Вас авторитетом?

– В. Ф.: Я считаю, что одним из величайших политиков был Черчилль – как государственный деятель и как человек. Он впитал в себя всё то, что у нас называется патриотизмом…

Что касается литературного героя, я считаю величайшей книгой и величайшим героем, как ни странно, Швейка.

– Г. Г.: Ух, неожиданно. Я думал, сейчас Вы Островского назовете.

– В. Ф.: Нет-нет-нет. Если внимательно изучать «Швейка», то можно целую неделю читать один разворот, и умирать со смеху, и находить там глубокие мысли.

У меня, наверное, такой склад личности. Я вообще большой любитель пошутить. Посмотрите, как он рассуждает о человеческой доброте! Можно на эту тему написать трактат возвышенным стилем. А здесь – простота. «Да, я двоих Фердинандов знал, – говорит он своей домработнице. – Честно говоря, ни одного, ни другого не жалко».

У него такая мудрость человеческая, лишенная всяких изысков. Не зря же Козьма Прутков говорил: «Всякий специалист подобен флюсу – полнота его односторонняя»…

С возрастом я все больше прихожу к следующему убеждению: человек за свою историю плохо учится. Все знают: надо учиться не на своих ошибках, а на ошибках других. Но, к сожалению, получается так, что человек в своей жизни всё равно проходит весь путь человеческой цивилизации и сам повторяет всё то же самое. «Я знаю, что я ничего не знаю». Да я эту фразу черт знает когда услышал, и мне она казалась красивой, правильной… Но только сейчас я понимаю, что это действительно так. Понимаю с той пронзительной глубиной, которая раньше мне была просто неведома и недоступна.

О религии

– В. Ф.: Я по‑прежнему увлекаюсь теорией большого взрыва, смотрю все статьи, происхождение Вселенной и так далее. Я не гуманитарий и не технарь. Я не физик, чтобы понять, как так – из атома всё. Трудно представить. Можно представить бесконечность во времени. Но бесконечность в пространстве, сколько я ни пытался ее постичь каким‑то образом, понятным мне, – это невозможно. Есть какие‑то вещи, которые человеку просто не дано постичь.

– Г. Г.: Если представить себе, что пространство бесконечно, то любая точка внутри этого пространства может быть центром этой бесконечности. Значит, человек – центр Вселенной!

– В. Ф.: Да. Это верно. Тем не менее утверждают, что наша Галактика находится где‑то на периферии Вселенной. А кто знает, где это всё?

– Г. Г.: Кстати, коль мы коснулись этого, – Вы вообще человек религиозный?

– В. Ф.: Думаю, что и да, и нет.

– Г. Г.: Гуманитарии, как правило, – все люди религиозные. Технари – наоборот, атеисты. У Вас получается и то, и другое?

– В. Ф.: Да дело в том, что я – жертва времени в этом смысле.

Патриарх Алексий во время посещения
Российской государственной библиотеки

– Г. Г.: Нет, мы сейчас говорим не о церкви. Мы сейчас говорим о религиозности.

– В. Ф.: Я понимаю. Я воспитывался чистейшей воды атеистом. Я материалист в чистейшем виде. Всё у меня укладывалось в голове – и эволюция Дарвина…

– Г. Г.: Но можно быть религиозным человеком и материалистом одновременно. Это очень даже хорошо укладывается.

– В. Ф.: Согласен. Постепенно во мне эта эволюция происходила. Но не получится, прожив всю свою жизнь атеистом, сейчас вдруг резко измениться…

– Г. Г.: Если Вы увлекаетесь космической темой, то о бозоне Хиггса знаете?

– В. Ф.: Да, конечно.

– Г. Г.: Это как частица Бога, некая информация, которая переносится на гигантские расстояния за какие‑то микросекунды. Видите, уже даже настоящая, великая физика доходит до каких‑то материй, совершенно не подвластных человеческому разуму с точки зрения современных математических формул. И когда человек выходит в другое пространство, измерение, начинает постигать глубину и красоту всего этого мироздания, он невольно осознает, что есть некая сила, некая субстанция, которая действительно создает этот мир и управляет им.

Конечно, очень примитивно рисовали у нас в «Крокодиле» Бога на облачке – дедушка какой‑то сидел с седой бородой. Хотя церковь, да и не только христианская церковь, но и иудеи, и мусульмане говорят об одном: «Бога человеком невозможно видети, на него же не смеют чины ангельские взирати». Его вообще невозможно постичь и увидеть.

Есть очень красивая фраза в еврейских источниках: «Когда Адам говорил с Богом, Бог отвечал ему в шелесте листвы». Такой поэтический, очень красивый образ. Опять‑таки это познание природы. Условно говоря, возьмем этого «искусственного» Адама, потому что это не один человек был, естественно, а некий собирательный образ, который видел и слышал в шелесте листвы божье творение.

– В. Ф.: Я понимаю, о чем это. Да.

– Г. Г.: В этом смысле Вы религиозны или нет?

– В. Ф.: В этом смысле я абсолютно религиозный человек. Мне трудно представить, хотя я раньше придерживался этой точки зрения, что вот этот хаос относительно случайно самоорганизовался в процессе эволюции. Чем больше живешь, тем больше узнаёшь. Да, действительно, что‑то там есть – что‑то высшее. Это может быть Бог, и он же – высший разум какой‑то.

– Г. Г.: Вы знаете, есть еще одна очень симпатичная фраза. Если представить себе, что так неожиданно сложилось сочетание огромного количества факторов: что появились на Земле вода, жизнь, очень сложные организмы вроде человека, которые сами создают уже целые миры, – ведь птицы, рыбы, собаки, кошки не создают произведения искусства, они не могут нарисовать великую картину, или снять кино, или стать Шекспиром, а вот человек это может, – так вот, представить себе, что это всё просто случайно могло как‑то собраться, соединиться, – так же сложно, как представить, что на типографию упала бомба, литеры все взлетели на воздух, осыпались и сложились в «Войну и мир» в двух томах.

– В. Ф.: Нет, как ни странно, я тут допускаю эту возможность. По теории вероятности, различных математических комбинаторик, с учетом того, что мы знаем, если верить последним данным (которые наверняка тоже неточны), – 14 миллиардов лет существует наша Вселенная. Гигантское количество составляющих элементов. Даже если один шанс из миллиарда был, что вот именно так всё сложится, – с голой научной точки зрения это допустимо.

Но тогда эта теория не очень укладывается. Главное здесь – подчеркнуть, что если кошка, собака – это одно, то вот этот пресловутый homo sapiens – это нечто другое. Не зря же мы всё «ковыряемся» в себе каким‑то образом.

– Г. Г.: Та же церковь говорит о том, что человек – величайшее творение Божье, единственный по образу и подобию созданный. А что это значит? Что значит «образ и подобие»? Это же не глаза, уши и хвост. Это возможность творить. Кроме человека, ни одно живое известное нам существо творить не может. Оно не может создать метания Раскольникова, оживить Ромео и Джульетту или подобно Тарковскому придумать искания Андрея Рублева. А здесь, в нас, в нашем сердце и разуме, создан целый мир. Создается мир.

– В. Ф.: Да. Если говорить «по образу и подобию», развивать эту мысль, то в этом смысле главное подобие, наверное, заключается в том, что человек – тоже творец.

– Г. Г.: В том‑то и дело.

– В. Ф.: С другой стороны, на протяжении всех тысячелетий развития человеческой цивилизации (или, может, две тысячи лет взять от Рождества Христова), – вы можете утверждать, что человек стал лучше?

– Г. Г.: Нет. Более того, я даже могу утверждать, что он стал хуже.

– В. Ф.: Я не думаю, что он стал хуже. Но религиозные фанатики, которые тащили ведьм на костры, – они же у нас и сейчас есть.

– Г. Г.: Конечно.

– В. Ф.: Поэтому нельзя сказать, лучше или хуже. Следовательно, сам элемент вот этой эволюции (если допускать сугубо научную точку зрения, что всё эволюционирует) и мои юношеские мечтания о некоем справедливом обществе, когда постепенно человечество станет прозревать, – они явно имеют какие‑то изъяны в своей конструкции. Что‑то совершенно другое. Я уже не говорю о том, что во всех религиях наше пребывание в данном качестве является кратковременным. Предполагается, что там будет что‑то более вечное, более постоянное, с надеждой на вечное.

– Г. Г.: Вы верите в загробную жизнь?

– В. Ф.: Как сказать… И да, и нет. Трудно ответить на этот вопрос. Иногда кажется, что действительно так. Начинаешь размышлять на эту тему – и додумываешься до того, что в каком‑то смысле это вполне очевидно. Я не говорю о перерождении душ (реинкарнации) и о том, «кем ты был в прошлой жизни». Но в природе ничего не исчезает, даже с точки зрения твоего атомно-молекулярного состава.

– Г. Г.: Человек вроде бы бегает, все нормально, все хорошо, работают все мышцы. Потом вдруг неожиданно наступает смерть. При этом иногда бывает, что и сердце бьется, и вроде бы в организме происходят какие‑то процессы, а смерть наступила. Допустим, ранение головы, как пример. Или один из органов остановился, и происходит такая медленная, более мучительная смерть. А что происходит? Человек в одночасье, в одну секунду вдруг неожиданно из живого организма превращается в мешок с дерьмом. А дальше что? Его мысли, идеи, то, о чем он думал, – это все куда‑то исчезает? Рассыпается вместе со всем остальным организмом? Эту фразу святителя Войно-Ясенецкого уже многократно приводили в пример: «Я вскрывал мозг человека, а ни совести, ни души, ни ума там тоже не увидел».

– В. Ф.: Да. Я вам на этот вопрос отвечу после того, как это со мной произойдет. А то, что касается мыслей и идей, скажу сейчас: всё, что осталось в качестве мыслей и идей от того или иного человека, – приходите в библиотеку и найдете их в книгах.

– Г. Г.: Это хорошая концовка для разговора. Да, действительно, ведь это так и есть. Проходит сотня, а иной раз и тысяча лет. Для нас Плутарх жив, Аристотель жив, Вольтер жив, Черчилль жив. Они живые, потому что мы можем почувствовать, увидеть, узнать и напитаться их знаниями, мудростью и опытом. Что это, как не бессмертие?

– В. Ф.: Конечно.

– Г. Г.: Виктор Васильевич, спасибо Вам большое за беседу. 



© Опубликовано в журнале "Книжная индустрия", №3, апрель, 2014


Еще новости / Назад к новостям


Forum with id 4 is not found.